Добрый царь Ашока - Страница 22

– Ничего, – глядишь, всё ещё вернётся, как было, – заговорщицки шепнул ему начальник стражи.

* * *

К северу от царского дворца располагались удивительные сады, которые раскинулись на семи террасах огромного насыпного холма. Эти террасы поднимались уступами и соединялись широкими пологими лестницами, покрытыми розовым и белым камнем. На каждой террасе лежал толстый слой плодородной земли, и здесь росли самые красивые и самые редкие цветы, кустарники и деревья, привезённые со всего света. Террасы были установлены на высоких колоннах, нужных для того, чтобы растения на каждом ярусе имели хороший доступ к солнечному свету, – а чтобы вода, которой поливали растения, не просачивалась на нижние террасы, поверхность каждого яруса вначале укладывали слоем тростника, смешанного со смолой; затем следовали два слоя кирпичей, скреплённых между собой гипсовым раствором; на них были уложены свинцовые плиты, и уже на этих плитах была насыпана плодородная земля.

На вершине этого чудесного цветущего холма стояла круглая беседка с колоннами из редчайшего розового же мрамора с белыми прожилками, а вокруг неё лежали на постаментах из розового гранита четыре золотых льва с глазами из красно-коричневого оникса. В этой беседке, на закате дня, когда живительная сила праны, энергии, пронизывающей Вселенную, особенно сильна, царь Ашока погружался в дхьяну – высшую форму успокоения сознания. На первой её стадии происходило полное сосредоточение на каком-нибудь образе с целью уничтожения всех привязанностей и чувств, отвлекающих от дхьяны. Если это удавалось, объект завладевал все сознанием и разворачивался в нём, принося восторг и радость. На второй дхьяне сознание продолжало уходить от всего земного, обращаясь исключительно на самое себя; восторг и радость сохранялись и даже усиливались. На третьей дхьяне возникала уравновешенность и внимательность. Восторг исчезал, исчезала и радость. На четвёртой дхьяне наступало пробуждение от земной жизни, от всех её страданий и удовольствий. Сознание становилось необыкновенно ясным, способным различать мельчайшие оттенки мироздания. Пятая стадия была связана с углублением концентрации сознания и утратой за ненадобностью его различающей способности. Шестая дхьяна вызывала бесконечность восприятия или бесконечное сознание. Седьмая вела к абсолютному ничто – осознанию того, что в созерцаемом мире ничего нет. Наконец, восьмая дхьяна приводила к полному прекращению сознания и ощущений и достижению тем самым состояния, близкого к нирване.

Ашоке пока не удавалось пройти дальше третьей дхьяны, что вызывало у него крайнюю досаду, которая, в свою очередь, опрокидывала сознание на исходные, низшие позиции. Так было и в этот раз – Ашока уже чувствовал приближение четвёртой дхьяны, но опять не достиг её. Поддавшись досаде, он в один миг потерял всё достигнутое и понял, что сегодня продолжать погружение бесполезно. С тяжёлым вздохом поднявшись с подстилки, царь кликнул слугу и велел позвать Питимбара.

Ждать пришлось долго: ночь вступила в свои права и звёзды ярко светили на небе, когда Питимбар вошёл в беседку.

– Где тебя носит, дурак? – сердито спросил Ашока и опять почувствовал, что согрешил.

– Меня никто не носит, – напротив, я крепко спал, когда твои слуги отыскали меня, – возразил Питимбар.

– Ты пьян, как обычно? – Ашока с подозрением принюхался к нему.

– С утра ни капли, – бодро ответил Питимбар. – А утром, да, было дело – выпил немного.

– Как ты можешь столько пить, – проворчал Ашока.

– В твоих словах я слышу зависть, – расхохотался Питимбар. – Но что поделать, таким меня создала природа: есть люди, для которых вино губительно, есть и такие, у кого оно отнимает разум и силы, для меня же оно – лекарство для тела и души. А если бы ты знал, какие сны я вижу после него! Вот и сегодня мне приснился дивный сон – будто плыву я по большой реке, а вода в ней так легка и чиста, что небо, отражённое в её потоках, не менее прозрачно, чем в воздушных высях. По берегам растут пышные зеленые деревья и яркие цветы, – лучшие, чем в твоём саду, – а среди них стоят люди в белых одеждах и машут мне пальмовыми ветвями. Лица людей светлы и радостны, на них нет и тени печали; эти люди говорят мне добрые, ласковые слова, которые греют мою душу.

Медленно, медленно плыву я, и всё больше душа наполняется божественным светом; озарённый им, я выхожу на берег у истоков реки, – здесь стоит великолепный город с большими домами и широкими улицами. В нём нет крепостных стен, нет стражников и воинов; его жители заняты своими делами, которые выполняют с охотою и удовольствием.

Со всех сторон я слышу приветствия и отвечаю на них; между тем, подхожу к дворцу царя. Меня встречает высокий человек в простом холщовом одеянии, – он и есть царь, и ему не нужны роскошные накидки и золотой венец, потому что его царственность духовна, а не телесна, она величественнее и красивее всей роскоши мира.

Мы беседуем с ним о чём-то, я задаю ему какие-то вопросы, мучающие меня; его ответы ясны и понятны, и я удивляюсь, что сам не мог найти их…

Увы, твои слуги прервали мой сон! Но я не сразу пришёл сюда: вначале мне было так горько вернуться к нашей жизни, что у меня сдавило грудь и мне стало тяжело дышать, – но после я понял, что все наши горести преходящи. Настанет время, и они уйдут без следа, рассеются, как призрачные видения, потому что их нет вовсе. Мир – это наше представление; сейчас оно грубо и безобразно, но когда-нибудь, мы прозреем и увидим, как он прекрасен. И тогда мы будем жить в согласии с ним, – мы будем счастливы и спокойны. А пока… Пока этого нет. Как сказал поэт: